Мамаду

Мамаду

 

Первый, увиденный мной негр в жизни, оказался иссиня-чёрный мавританец Мамаду. Нет, это не прикол – это горькая, сермяжная правда. В городе Николаеве, где я жил, строились авианосцы и ещё черт знает что, и он был сто процентов закрытым для туристов, к примеру, как Севастополь. Поэтому увидеть иностранцев, а особенно негра было исключено, и узрев, поднимаясь по трапу на площадке четвертого этажа Экипажа Мамаду, я, конечно, оторопел. Он стоял в летней белой фланке, контрастирующей с его цветом кожи, гюйс был застиранный и с трудом угадывалось, какого цвета он был изначально. На нём, был стандартный, того времени, флотский трусняк, черного цвета, такой парашютообразный. На левом рукаве у него желтели пять лычек, а в руках он держал мокрый отрез марли, уже приготовил все к отпариванию брючных стрелок. На ногах были модные, форменные военно-морские тропические сандалии, такие дырчатые. Сам он был невысокий, под «ноль» подстриженный, нос приплюснутый, губы большие, зубы ослепительно-белые, всё, как видел по телевизору. В общем, колоритный персонаж. В голове у меня, почему-то возникла мысль: «прикольно, негр – дедушка».

— Мольодой, можешь, былят, мне гладить бруки? — спросил он с диким акцентом.

Мне, и так стоящему в ступоре оттого, что я узрел чудо, никогда мной невиданное, так оно еще и заговорило. Я подумал: «от же хуила, тут себе лень гладить, а оно, не успев меня увидеть, уже подпрягает».

  — Нет, я в наряде, — соврал и «сделал ноги» в быстром темпе.

Было две версии, как он оказался у нас в Бурсе. Первая: выгнали его из «вышки» на Дидрихсона, как морально разложившегося, насквозь прогнившего и погрязшего в аморалке. Недостойного кадета перевели на механизаторское отделение, какой ни есть, а всё-таки иностранец. Вторая: он изначально учился, причем приняли его без вступительных экзаменов по студенческой программе СССР для развивающихся стран. Стипендию ему платили через Госбанк, который он посещал ежемесячно и приносил сто пятьдесят полновесных рублей, а мы получали девять и были рады этим крохам.

На чужбине он научился профессионально пить, как настоящий славянин. Пил, как говорили, всё, что горит. С горла, из мыльницы, из железной кружки, которой черпал бормотуху прямо из ведра и даже из пыльного пионерского горна, стоящего на шкафу. Был у него такой бзик: выливал пять-шесть бутылок вина в эмалированное ведро, которое он купил в хозмаге, именно для этих целей, и банально потреблял, как он говорил: «просто лень наливать». Когда становилось ему одиноко и нужна была компания, он мог первого попавшегося курсанта пригласить к себе в канцелярию, где он жил один, и напиться до «синих веников», за что его многие и почитали. Кстати в этом же ведре, он парил ноги, холодными зимними днями, ибо сильно мерз, укрывался ватным, неуставным одеялом, оно теплее.

Разговаривал по-русски он очень плохо и непонятно, как он вообще учился, и что он понимал в своей сложной специальности.

 — Та, через пять лет, былят, буду начальником порта у себя в Мавритании. — говорил он. — Много, былят, мани папы и диплом – гарантия.

«Былят» — это так он выговаривал матюк, который вставлялся куда ни попадя просто для связки слов, хотя, может, он считал, что так добавляет себе веса типа бывалый. О себе он рассказывал неохотно, известно было, что он из города-порта Нуадибу, отец у него богач и парадокс – рабовладелец. Только вдуматься, негр имеет рабов. Фантасмагория не только в этом, к примеру, он мусульманин, а хлестал винище и поедал свинину так, что за ушами трещало. На что он говорил: «Аллах далеко и высоко, не видит, да и былят, зачем ему Мамаду какой-то нужен, у него других дел много».

Дурачась, мы с Шило, задели его, не помню чем, но явно чем-то расистским и он погнался за нами по трапу вкруговую на пятом этаже, мы легко его закружили и он, пыхтя, и,переводя дух, говорил:

 — Мамаду всё поебать. Мамаду – пятый курс. Мамаду поймает, былят и даст писыды!

Но он быстро забыл обиду и никому из своих сокурсников не сказал, иначе у нас были бы реальные проблемы.

 Его уважали в пивнухах и различных рюмочных, конечно, негр, пьющий «ёрш» в морской форме, обсасывающий затем рыбью голову, с заломленной папиросой в руке, был в диковинку и многие бескорыстно угощали его бокалом пива или подливали беленькой для градуса, протягивали сигарету. Он не отказывался, хотя и не нуждался, на деньги с проданных джинсов и жеванины после посещения им своей родины, рота могла спокойно прозябать в наливайках месяц.

Празднуя свой день рождения, под видом компота, на камбузе, разлили по стаканам портвейн «Приморский», который притащил Мамаду, а когда разносы попали на столы роты в столовой, вычислили и поднялся шум. Колесов долго бушевал, но ход этому не дали, уж очень ценные были фронцы, за которых платили живой валютой. Ему торжественно вручили диплом через месяц, именно тогда и забурлила его родная Мавритания, готовясь, к очередному перевороту. Мамаду еще с месяц пожил в Экипаже. Напиваясь, он сетовал на то, что его страна мусульманская с «сухим законом» и купить там такой вкусный портвейн или пиво проблематично и даже почти невозможно:

 — Придется, былят, самогон гнать. — сетовал он, сокрушенно качая головой.

Чернокожий Мамаду был любимцем и околачивающихся на улице Пушкинской у гостиницы «Красная», одесских путан. Они не прочь были провести время с ним, да и с коллегами-курсантами, ибо оплачивались их услуги сполна, а строгий швейцар к нему был особенно благосклонен, так как приторговывал сигаретами, бубыль гумом и прочими атрибутами «шикарной» жизни. Его поставщиками и были такие, как Мамаду, отоваривающиеся в валютном «Каштане», магазине на той же улице Пушкинской, не отходя далеко от кассы, так сказать. В «Каштане», Мамаду отоваривался, как иностранный гражданин без нарушения Уголовного кодекса, правда, под бдительным и неусыпным оком КГБ, а вот для граждан Союза, сумма более двадцатки долларов, без оправдательных документов, светила длительным тюремным сроком, а в особых случаем и высшей мерой. Приходя в компании с Мамаду, конечно, тебя швейцар «срисовывал» и можно было приходить самому за покупками, тебя уже помнили. Однако мы, молодые караси, знали всё это по рассказам старших и матёрых товарищей, пришедших в Бурсу до нас, отслужившие в ВМФ, многим тогда было около двадцати пяти лет, а не как нам, шестнадцать.

Потом Мамаду, как-то незаметно съехал и пропал. Последний раз, его видели в декабре, он был в джинсах, заячьей шапке-ушанке и бушлате без погон. В декабре же и произошел переворот 1984 года в Мавритании. Ходил даже слух, что его папа купил у нас пару танков, воевать против путчистов и на судне, вместе с танками, Мамаду покинул СССР. Канцелярию занял каптри Анненков, он же Скунс и выгреб три мешка винных бутылок, в те времена одна стоила семнадцать копеек и на вырученные в пункте приёма стеклотары деньги, некоторые офицеры хорошо провели время. Получается Мамаду, сам того, не ведая, проставился, но никто ему даже спасибо не сказал…