I. Первый день

ПЕРВЫЙ ШАГ, МИНУЯ ЮНОСТЬ.

Глава 1. Первый день

Путешествуют не в пространстве,
путешествуют внутри самих себя.
Новое место чарует нас в той мере,
в какой обновляет нас.
(Антуан де Сент-Экзюпери)

 Училище именовали в нашей среде кадетов Бурса или Бурситет, так вот состояла она из двух учебных корпусов, один из которых назывался Корпус «А» он находился на улице Свердлова и состоял из правого и левого крыла со спортивным залом и бассейном. Другой на углу улицы Свердлова и переулка Суворова назывался Сабанские казармы и были они памятником архитектуры XIX века. В нем находилась наша Военно-морская кафедра, непонятно почему именовавшаяся циклом, и куча аудиторий, в которых обучались в основном механики и судоводители. Училище было закрытого типа обучения, и жили мы в казарме — Экипаже. Кроме этого, был свой яхт-клуб на «Отраде». В Бурсе училась молодёжь со всего Советского Союза, например, в нашей девятой роте кроме украинцев были молдаване и москвичи, воронежцы и пятигорцы, крымчане и осетины, кировчане и даже представитель славного города Лабытнанги по фамилии Баранов. 

Дети капитанов и работников пароходства, а также коммунистических и комсомольских органов учились с детьми рабочих и крестьян и все были равны и занимали каждый свою социальную нишу, согласно своему внутреннему стержню. Если по своей природе, ты был крысой, то это долго скрывать в тесном мужском коллективе не получится и в лучшем случае будешь шестеркой, а имея нормальный, здоровый стержень, будешь учиться и с честью окончишь училище. Сколько себя помню, учась в школе, родители твердили, что обязательно нужно поступить в Ленинградское Суворовское училище, ибо родня рядом живет в Выборге. Дед-ветеран, второй без вести пропал на войне. Одна из бабушек на дороге-жизни в блокаду регулировщицей была, другая снаряды точила, в общем, считали, что я был идейно подкован и созрел для этого поступления. Только отец, который уже не жил с нами говорил:

— Пошли их на хрен, ты парень уже взрослый, подумай своей маковкой и прими сам обмозгованное решение. Я уверен, что оно будет правильным.

Учился в школе я хорошо, без троек, был комсомольцем, спортсменом, так что по-любому быть мне офицером. Однако хоть жребий и был брошен, я все скорректировал по-своему. Отец моего корешка в Николаеве был в молодости механиком, ходил в загранку и окончил Одесскую мореходку. Я часто рассматривал черно-белые фото, на которых были белые пароходы, краны, дальние страны, пальмы, какие-то негры, индусы. Я, погружаясь в какой-то близкий на подсознательном уровне мир, понял, что суворовцем мне не быть. Вместе с корешком рванули в Одессу сдавать экзамены. Сдали. Уже дома безвылазно сидели в Днепро-Бугском лимане, купались, ловили рыбу, катались на лодках. Мы выросли на лимане. Даже родители парней, имеющих моторные лодки, часто доверяли нам и мы уходили на рыбалку под мотором, с ветерком и брызгами от разрезаемой волны аж под Очаков. Я уже и забыл обо всем в безмятежной неге, пока однажды не выудил из почтового ящика конверт с синей прямоугольной печатью. В нем был маленький листик, на котором было написано, что я поступил по результатам экзаменов, мне этого было достаточно, далее мне было неинтересно. Бегом поднявшись на девятый этаж, где я жил, на одном дыхании, показал матери письмо. — Твоя жизнь сынок, раз решил, бог в помощь. Сказала она. Пусть государство о тебе далее заботится. 28 августа 1984 года я приехал в Одессу ранним утром. Ночью был дождь, смывший всю дневную пыль, и поэтому воздух был чист и прохладен. Дышалось легко и свободно. Город-Герой, проснувшись, только готовился к трудовым подвигам. Никакого волнения не ощущалось. Лязгнув дверьми, трамвай повез меня от Староконного рынка к месту сбора на улицу Чичерина. Остановка была у пятиэтажного серого здания – это и был Экипаж Одесского мореходного училища Министерства морского флота, а сокращенно ОМУ ММФ. Дневальный по КПП, взглянув на письмо, указательным пальцем показал наверх и лениво сказал:

— Поднимешься на второй этаж, там стоят столы, найдешь с табличкой «ЭО» — это значит «Эксплуататоры Одессы»! — дико заржал — Шучу, «Эксплуатационное отделение», там все тебе популярно объяснят.

Я подкинул сумку на плече пошел по трапу за популярными объяснениями.

— Э, мареман, у тебя там, случайно, пожрать ничего нет? — с надеждой спросил дневальный.

Покачав отрицательно головой, я пошел дальше. На втором этаже, несмотря на то что было восемь утра, а собирали нас на девять, народу было очень много, пробравшись внутрь, я нашел заветный стол и достал письмо. — Не надо, мы разве бюрократы? Фамилия и город, только не тормози, видишь, скока народу? Протараторил быстро регистратор.

— Сараев Александр, город Николаев. Коротко представился я.

— В Николаеве все такие козырные иль тока ты? Задал он мне вопрос, оглядывая с ног до головы.

— В смысле? Не понял я.

— Ну, там, в джинсе ходят, в кроссах типа «Ботас».

— Да это маманя у меня в Чехословакии служила, привезла. Ответил я.

— Зашхерь хорошо иль продай, а то деды конфискуют, ибо на тебе добра рублей на триста. — оценил меня он и продолжил — Иди на пятый этаж, твоя рота девятая, старшина там есть, всё расскажет.

На пятом находились два кубрика — большой и малый, канцелярия командира, кастелянша, баталерка и гальюн. У входа в большой кубрик и в самом кубрике стояли по две огромные греческие колонны. У колонны кучковалась группа курсантов. Кто-то предложил перекурить, и я присоединился к ним. Один из нас, обращая на меня внимание, сказал:

— Братуха, ты чего чёрный такой?

— Не чёрный, а загоревший, у лимана живу, а что для тебя это проблема? Ответил я на заданный вопрос.

— Да нет просто  ты на душмана похож, такой же загоревший.

Так, ко мне приклеилась кликуха «Душман» с легкой руки курсанта Великого из Воронежа. Старшина сказал, что можно курить только в гальюне и курильщики перебазировались туда. Мы познакомились, пожимая руки:

— Саня, Володя, Валентин, Гена, Юра, Андрей, Сережа, Саня – это потом они для меня стали Шило, Ёж, Президент, Кузя, Лукьян, Кот, Майор, Коробка, а сейчас мы пытались найти общий язык и это нам удавалось. По «матюгальнику» объявили о построении первого курса на плацу для следования к санпропускнику. Мы, не торопясь, вышли и создали типа корявого строя из четырёх рот, в каждой из которой было около  шестидесяти человек.

— Равняйсь! Смирно! Товарищи будущие курсанты, сейчас мы проследуем к Санпропускнику на улицу Комсомольскую для того, чтобы врачи осмотрели вас на предмет вшивости, лишаёв и грибка. Все ясно? Командовал дежурный офицер.

— Давай, покатили. Крикнул кто-то.

— Шагом марш!

Как стадо пингвинов мы не в ногу  как попало, двинулись, травя анекдоты и покуривая. Шли минут сорок и остановились у одноэтажного, невзрачного здания, разбрелись по группам. Закурили. На левой стороне здания висел плакат, на котором жирный чувак в смокинге, котелке и с вампирскими, окровавленными клыками, душил худого негра, а над ними была надпись: «Дядя Сэм, руки прочь от голодающих Африки», хотя на брюхе чувака красовалось: «президент Картер». Справа висел плакат, говорящий о том, что коллектив санпропускника борется за звание победителя в соцсоревновании. Мне стало интересно в соревновании определения вшивых и лишайных,  что ли, борется это чудное предприятие? Валентин подошел к левому плакату и, пропалив окурком дырку, вставил бычок дядюшке Сэму в рот. Все заржали. Так, Валик Мишедченко получил кликуху Президент. Такая толпа на маленьком пятачке не могла не оставить следов своего пребывания. Весь асфальт был заплеван и засеян окурками. Вышла уборщица и, качая головой, запричитала:

 — Что же вы натворили засранцы вы этакие, да вы посмотрите, как вы землю-то засрали, бакланы. Вы же будущие моряки загранплавания!

Тут вышел Михалевский, довольный своей печатью «годен», закурил, смачно харкнул.

— Ах ты печень бакланья, — крикнула уборщица и акулой метнулась к нему — Сейчас ты получишь!

Тот не понял момента и с улыбкой застыл на месте, перекидывая и жуя во рту папиросу «Казбек». Грязная, вонючая тряпка санпропускника шлепнула его по белой рубахе, оставляя широкие серые разводы. Тот растормозился и вьюном сбежал от уборщицы на другую сторону улицы с проклятьями. Все заржали, а тому было не до смеха. Уборщица пригрозила ему кулаком и ушла, проклиная всех и вся. Запускали по десять человек, и настала наша очередь. Мы зашли и разделись. Осмотр заключался в том, что твою гриву внимательно осматривала сисястая тетка, если ей что-то не нравилось, она брала лупу и смотрела внимательней, затем ты попадал к другому врачу, которая осматривала тело и ногти на руках и ногах, третья ставила печать «годен» и на этом осмотр заканчивался. Следующие заходили  по крику тетки:

— Следующий, кричит заведующий!

Прошли все, опять построение и переход в Сабанские казармы для получения формы. Процесс получения формы происходил очень просто и незатейливо. Работали два кладовщика. Один с портновским метром, измерял, а другой записывал и декламировал:

— Курсант Сараев: Голова-55, рост-3, размер- 46, нога-41  почти истинный ариец, — объявил он и перешел к следующему.

Позже вынесли форму, мне досталось: мица (фуражка), к ней краб (кокарда) и ботинки по размеру, гюйс (воротник), ремень с латунной бляхой, тельняшка, по две пары трусов и носков, хэбэ верх по росту, а штаны 52-го размера 5-й рост.

— Ничего, подкатишь штанины, есть такой морской закон:«раз Родина дала, то и носи», — успокаивал меня кладовщик — Твой номер 3.9.51, что значит третья специальность, девятая рота, пятьдесят первый по списку. Нанесёшь хлоркой на карман хэбэ и гюйс, ручкой на ремень — это надо для того, когда тебя убьют в бою, без проблем опознали. 

— Бу-га-га, шутка! — заржал, как конь второй кладовщик и продолжил — Таскай сто лет, на здоровье, моряк!

Мы пришли в Экипаж и стали определяться кто, на какой койке спит. Большой кубрик был на 40 мест, малый на 20, я попал в малый и разделил тумбочку со своим земляком Санькой Шило. Койки стояли голые, а подушки были завернуты в матрасы и напоминали больших улиток. Пока к кастелянше стояла очередь за бельём, мы решили пойти подстричься. К нам присоединились ещё несколько человек. Цирюльня располагалась в полуподвальном помещении на углу Свердлова и Кирова всего в квартале от Экипажа. Парикмахеров было двое: женщина довольно крупных размеров с мокрыми от пота подмышками и худенький, маленький дедушка-еврей. Они работали машинками в унисон, как стригали с бараньей отарой.  Несколько минут и садился следующий. С каждой минутой росла куча отстриженных волос. Время от времени они по очереди подметали и складывали волосы в мешок. Оболванили нас, прошлись по шее помазком, сметая обрезки, побрызгали «Шипром», взяли 7 копеек, свободны. Следующий. Покурив у входа и подождав наших, пошли в Экипаж располагаться. Каждый получил постельное белье: две простыни, два полотенца, наволочку, новенькое рыжее одеяло, остро пахнущее химией, заправили койки. Объявили построение и «обрадовали»:

— Камбуз начнет работать только с первого сентября, поэтому до первого каждый питается за свой счет.

— А где? Спросили мы.

— Каждый решает сам, но советуем в столовке на Свердлова, и идти недалеко и недорого.

У каждого были свои карманные деньги, у меня был четвертак и это оказалось нелишним.

— Пийшлы воды с бульбашкамы попьем. По-украински предложил Шило, делая в слове бульбашкамы ударение на вторую «а».

— Пийшлы я тэбэ пывом прыгощу. — предложил ему я на его волне и добавил. — Тэж з бульбашкамы.

Сходили, покушали и попили пивка в столовке. Вообще, день был тяжёлый.

— Братва, смотрите!— Президент показал за окно гальюна, где мы курили и обсуждали события прошедшего дня.

Из окна открывался ошеломляющий вид на центр Одессы, лучи заходящего солнца отражались в куполах церкви на Пушкинской, которые тонули в зелени платанов и тополей, виднелись маковки планетария, зрелище было завораживающее. У нас начиналась новая жизнь, полная событий и неизвестной, пугающей новизны. В общем, мы шагнули через юность, резко, за один день, и Одесса была с нами, поддерживая нас своей энергетикой в начале нашего жизненного пути.