VIIII. Невезучий

Рустем Ибрагимович Сулейманов был коренной москвич. Каким ветром занесло его в Одессу, не знает никто и неизвестно, наверное, даже ему самому. Москва – порт пяти морей, и, наверное, специалист по профилю эксплуатация водного транспорта пригодился б где-нибудь. К нам он попал в начале второго курса вместе с двадцатью другими новобранцами, пополнившими сильно поредевшие наши ряды. Много кадетов не выдержали прессинг первого курса. Уж очень сильно испытывали нас, совсем зелёных на прочность, кручение и изгиб. Он говорил, что уехал из дома только ради того, чтобы почувствовать себя свободным, всей кожей ощутить прохладу морских брызг и надышаться ветром, впитавшим в себя запахи разных южных стран и пахнущим апельсинами, магнолией и ромом. Трудно сказать воплотились ли его мечты в реальность, однако, с первых дней в Одессе начались кое-какие трудности, многие от него независящие. Форму Рустему подобрали. Штаны, фланель, тельник, трусы, носки, подворотнички, бушлат, шинель, ботинки, все подошло по размеру идеально, вот только фуражки и шапки не смогли подобрать. Перемеряли все, что было на складе, кладовщики упрели, перелопачивая горы фуражек и шапок-ушанок. Причина была в том, что у Сулейманова был шестьдесят шестой размер головы! Например, у основной части курсантов был 54–55-й размер, реже 56, совсем у немногих 57. Пришлось обращаться в Комбинат бытового обслуживания ЧМП (Черноморского Морского Пароходства), который шил форму на заказ для плавсостава. Оказалось, что у них даже колодок такого размера нет и никогда не было. Понятно всем, Сулейманов был обречен носить кличку Головастик.

 — Н-да-а-а, вас в Кунсткамеру надо поставить, товарищ. — изрек мастер, замеряя его голову, и добавил со знанием дела — И, если быть точнее, не вас, а вашу голову.

Говорят, что училище перевело комбинату 50 рублей за колодку, фуражку и шапку, сумма по тем временам огромная. Потом ему часто делали головные уборы, так как терял он их с поразительной частотой или брал на память кто-то дома посмеяться, иль удивить кого-нибудь. Авантюрист по духу, рубаха-парень, не жмот, но ко всем своим плюсам он был страшно невезучим. Когда он становился в наряд, то получал еще пару вне очереди, если уходил в самоволку, его ловили и наказывали, знакомился с девчонками — обязательно его били, награждали триппером или насекомыми, а то и всеми прелестями комплексно. В конце августа 1985 года мы собрались для того, чтобы отправиться в колхоз на сельхоз работы. За день до отъезда, мы решили пойти на море покупаться. Стояла жара. Мы, обливаясь потом, пешком дошли до пляжа «Отрада», где у нас был яхт-клуб. На пляже яблоку упасть негде было из-за раздетых, млевших под августовским палящим солнцем тел. А у нас в яхт-клубе никого – закрытая территория. Раздевшись и побросав форму, мы, на зависть пляжников, лавируя между ялами, вскочили в прохладу моря и, наслаждаясь отступающей жарой, размашисто поплыли к «Экватору», а достигнув его обратно к берегу. Уже на отмели, не выходя на берег, залегли в воде, расслабляя напряженные мышцы и, восстанавливая дыхание. 

 — Слабо сигануть с лееров «Экватора»? — спросил Головастик.

«Экватор» — это ещё клепанное старое, судно, стоявшее на вечном приколе в акватории яхт-клуба. Когда-то курсанты пятидесятых на нем проходили плавательную практику. Высота бортов его была немалая около шести метров. Но пугало не это, а напрягали огромные фиолетово – зелёные медузы, но Рустем даже не думал об этом, пытаясь доказать нам, что он крут. Вообще-то, купание в акватории, запрещено, а уж прыжки с парохода – это уже залёт. Пробравшись на пароход, он осмотрелся. Вахты не было видно, по-видимому, ловили бычков с пирса. Головастик пробежал на бак, взобрался на планширь и сиганул солдатиком. Тело Ибрагимовича штопором вонзилось в воду, скрылось в буруне мелких пузырьков и, через пару секунд он вынырнул, яростно чешась и вопя благим матом на всю «Отраду». 

— Блядь, медуза меня покусала, что делать?

Он пулей вылетел на берег, и мы увидели, что его торс был малинового цвета и покрыт мелкими бугорками – местами, куда испражнились стрекательные клетки медузы. Подливая масла в огонь, кто-то сказал, что уже началось отторжение ткани. Рустем упал духом, присел на песок, но чесаться не перестал. На крики прибежала вахта и бывалый боцман сказал, что его нужно протереть аммиаком, аллергия сразу пройдет, а когда-то в Красном море они спасли матроса, помочившись коллективно на него, ибо не было аммиака.

— Это не проблема, мы пивка попили и как раз поддавило. —  пошутил Кот, имитируя начало процесса, снимая трусы.

Ибрагимович засуетился по-быстрому сделать ноги, но тут принесли нашатырь и спасли его.

В начале октября 1985 года, а это уже был второй курс, мы приехали с сельхоз работ, где пробыли месяц под лозунгом «убирая помидоры, ты кормишь Родину!». Курсанты, у которых малая родина была далеко в основном Россия, чистились, отмывались, в общем, приводили себя в порядок в Экипаже, ну а мы фактически местные, разъехались на выходные по домам. Через день, стали собираться, все в новенькой форме, с двумя лычками на рукавах, означающими второй курс, и баулами, в которых тащили варенье, яблоки, нехитрую снедь и огненную воду. Вечером собрались у Кузи в баталерке покурить, отметить окончание колхозного ада и узнать свежие новости, а они были.

— Ну что, давайте отравимся, и я приколю вас свежаком от Сулейманова, ибо его самого сейчас в расположении роты нет, обхаживает Зосю, стоящую на разливе пива в «Волне». — предложил Пуче.

Разлили. Быстро маханули и спрятали стаканы, мало ли что. Давясь от смеха, он начал свой рассказ, щелчком пульнув бычок в стоящую у дверей кондейку с водой для мытья палубы.

— Позавчера вечером, как только все разъехались, мы с Президентом покатили в «Волну» попить пива. Денег было мало, всего пару рублей с медью, поэтому хапнули по дороге только одну 0,7 литра «Струмка» за рупь семнадцать и осталось всего на два бокала пива. Мутанули ерша, затабачили, в общем, часа два провели с пользой дела и полбутылки еще осталось. В общем, процесс протекал как обычно. Дочапали до родных пенатов. В Экипаже тишина. Дежурный по КП махнул нам рукой и, дотронувшись двумя пальцами до левого погона, два раза постучал. Маяк означал, что Колесов на территории и мы врубили «полный ход». Поднимаясь по трапу, было ощущение, что воняет «дихлофосом», и концентрация яда увеличивалась вместе с нашим подъёмом. Мы подумали, что это очередные проделки Колесова, который, проверяя шхеры, нашел где-то тараканов. У нас на пятом уже дышать нельзя было. Мы открыли дверь кубрика и что мы там видим?

— Что? —  Спросили несколько голосов одновременно.

— Наливай, —  беря со стола чью-то сигарету, скомандовал Пуче.

Снова разлили. Быстро выпили и спрятали стаканы. Закурили.

— Под лампой стоит гладильный стол, на нем банка, а на ней, как шах на троне восседает Сулейманов, в чём мать родила и как гамадрил щупает свою мошонку. Пощупает, поковыряет и брызгает «дихлофосом» и опять с повтором, сам такой серьёзный, бубнит что-то под нос. Мы его спросили, какого хрена он делает, а он по-деловому так отвечает: «Та, бля, Люба повариха, что б у неё на лбу хер вырос, мандавошками наградила, да еще такими колерованными, грызут суки не по-детски, спасу нет».  Мы с Президентом заржали и чуть не сдохли от смеха, как  выяснилось, он консультировался у дедов по этой теме, а те и пошутили, но и это еще не всё. Мы открыли все окна, проветрить кубарь и химическая атака стала потихоньку уходить. Он надел тельник и штаны-трико с растянутой тканью на коленях, надел кеды. Минут через пять шах-Сулейман, подорвался и убежал. Появился через час, рассказал, что был в медпункте и у него с мошонки, от химического ожога слезла шкура, намазав его мазями, дежурная медсестра его хотела положить на койку до утра и до выяснения всех обстоятельств, но он сбежал и теперь его разыскивает дежурный офицер Скунс, он, же майор Анненков. Тот, по всей вероятности, шел за ним по пятам и орал: «Где вахта? Почему нет дневального на тумбочке? Где эта сука Сулейманов?» Короче мы с Президентом за доли секунды одетыми и в шкарбанах прыгнули в койки, накрылись одеялами и шлангуем спящими, а он засуетился, нашел шхеру в гальюне, но  в нем же был изловлен, а затем доставлен в медпункт.

— Ну а где полбутылки? —   перекрикивая корчащихся от смеха товарищей, спросил Шило.

— Да шах-Сулейман использовал в качестве анестезии залпом, когда у него яйца загорелись. — ответил Пуче и метко отправил второй бычок в кондейку.

Последние слова утонули в новом взрыве смеха, заколыхав дым, как от взрывной волны. Траченко полез рукой в баул и как факир извлек пузырь домашнего молдавского вина, сделанного его мамой в Тирасполе, а Олег Лищенко банку консервированных персиков. Разговор перешел в другое русло. Зима 1986 года была жуткая, особенно февраль. Снега навалило много. В воскресенье ударил мороз минус двадцать градусов и задул пронизывающий до костей ветер. Мы с Шило собрались сходить попить пива на морвокзал, так как был выходной и в Экипаже сидеть толку не было, все равно кто-нибудь да напряжет заниматься уборкой снега на плацу, поэтому надо было, вовремя исчезнуть.

— Эй, головастик, покатили пивчаги попьем, мы с Душманом собираемся. — пригласил его Шило.

Рустем яростно натирал тряпкой ременную бляху, делая поступательные движения зелеными от пасты ладонями. Не поднимая головы, он ответил: «У меня сегодня встреча на Эльбе. Очаровательная дама хочет познакомиться с красивым мужчиной, так что валите без меня, а не можете мне сюда пивка притаранить?»

—  А не хочешь, чтобы мы тебе еще бочку с пивом к койке подкатили и шланг подключили? —  спросил Шило и добродушно добавил — Ну удачи, береги себя, мы отчалили.

Мороз сразу дал о себе знать, как только мы вышли на улицу, корректируя наши планы. На морвокзал можно было попасть минимум двумя маршрутами. Первый – два квартала по Чичерина до Пушкинской, направо по ней, и через Приморский бульвар, посмотреть на Дюка с люка, спустится по Потемкинской лестнице к морвокзалу. Второй – по улице Свердлова, далее вниз до Суворова вдоль порта и мы у цели. Он не подходил, так как всегда была возможность встретить кого-нибудь нежелательного от офицеров до преподавателей. Был и третий маршрут, но он проходил мимо Экипажа Технического Флота по улице Осипова, через Бебеля до Гарибальди, вниз к улице Суворова и по ней до морвокзала, поэтому мы его не рассматривали, так как не хотели портить себе выходной всякими трениями с враждующим племенем техфлотовцев. В общем, дойдя до перекрестка улиц Пушкинской и Дерибасовской и промерзнув изрядно, мы решили погреться и зайти попить чайку с огромными бубликами, прихватив на всякий случай пару бутылок «Плодово-ягодного» винца по дороге. Дерибасовская, обычно многолюдная, сегодня была, как вымершая. Платаны скрипели на ветру, осыпая снег с веток. Небольшая очередь стояла в овощном магазине за египетскими апельсинами. Обычно огромная очередь из жаждущих попить пива в Гамбринусе отсутствовала, даже Пассаж не мог похвастаться многолюдностью. Город заиндевел и замер в ожидании тепла. Дойдя до улицы Сов. Армии и, свернув направо, мы прошли квартал, и зашли в кафешку.

Разнос огромных, румяных, теплых бубликов, сверху щедро присыпанных кунжутом, встречал нас на прилавке, распространяя аромат отличной сдобной выпечки. Рядом стоял электрический пятидесятилитровый  самовар. Мы взяли по два бублика, стакану чая в подстаканниках и это обошлось каждому в 12 копеек — по 5 за каждый бублик и 2 копейки чай! Расстегнув шинели, мы устроились у окна. Приятное тепло растеклось по телу с первыми глотками живительного, горячего, сладкого чая и было интересно смотреть в окно, разрисованное морозом, на парализованный зимой город. Поземка потихоньку изменяла рельеф снежных барханов, возвращая уже убранный ранее снег на дорогу, делая труд дворников бесполезным. «Плодово-ягодное» отлично легло сверху горячего чая, раскрасневшись и слегка захмелев, мы двинули в кино, впихнув в карманы шинели по бублику, забыв про морвокзал.

В общем, культурно проведя время, мы поднялись в кубрик и о, чудо, нога Сулейманова была в гипсе, а у изголовья, опираясь на тумбочку, стояли костыли. Пока мы наслаждались выходным днем, его, натирающего бляху, выхватил Колесов и отправил убирать снег на плац. Как он сломал два пальца на ноге он и сам не мог объяснить толком, суть была в том, что срывая злость на Колесова, он лягнул ногой сугроб, в котором был мерзлый кирпич. Невезучесть сработала и в этот раз, ласт Рустема оказался в гипсе.

— На, подлечись, налив стакан вина и, допив с бутылки остаток. — предложил Шило и добавил — Болезный.

— Колесов сука, со своим снегом, Гандон, всю тягу обломал. — негодовал Рустем, беря предложенный стакан.

Прошла неделя, Сулейманов освоился ходить с костылями, все привыкли к его гипсу и, складывалось впечатление, что он таким был всегда. Как-то ночью, пока хозяин гипса мирно спал, ему написали на одной стороне гипса «Колесов поц», а на другой коротко и лаконично, как выстрел — «Хуй». Пришлось ему замазать надписи зубной пастой, а то некультурно бродить по городу с таким граффити.

В воскресенье он засуетился и куда-то собирался, объясняя, что должен взять свое упущенное. Пришел он часа в два ночи пьяный, принеся за собой амбре человеческих экскрементов, ругаясь, как пьяный боцман, он попрыгал к умывальникам и пробыл там, около получаса, включив напор воды. Все, кто это видел и слышал, подумали, что он просто себя не проконтролировал, или не успел снять штаны, но все оказалось гораздо интересней. Его земляк с другой роты, который был с ним, рассказал, что они вдвоем хорошо накатили ерша и познакомились в пивной с подругой, которую там кто-то оставил или забыл. Эротические флюиды их с Рустемом совпали, и они решили заскочить на несколько минут в подъезд без прелюдий, оставив земляка внизу. Дом был старый, двухэтажный, из тех, что показывают в кино про бандитов с Молдаванки. Лампочки, как обычно отсутствовали, или были разбиты. При свете зажженной спички, он прислонил костыли, расстегнул шинель, затем штаны, кто знаком с флотскими штанами, знает, что они расстегиваются с обоих боков типа клапана — очень удобно, развернул, наклонил даму и вошел в неё. Сделав пару фрикций, он стал терять равновесие, к тому же ёрш начал свою работу, туманя мозг и делая движения ещё более несуразными. Сулейманов, пытаясь вернуть положение своего тела назад, стал махать руками и оборвал провод, закрепленный на стене снаружи. Автоматически он, теряя равновесие, обхватил подругу второй рукой. Его тряхнуло током и по его члену заряженные электроны перекочевали далее, дама перед ним задергалась, ведь они были в данный момент одним целым, застыла на секунду и пулей побежала к выходу, запахивая искусственный полушубок, ничего не понимая. В результате он остался на площадке один, в темноте, со спущенными штанами и переваренной организмом дамы закуской, смрадно воняющей у него в паху. Отойдя от удара током, до него стало доходить что произошло. Чиркнув спичкой, он осмотрелся. 

— Бля-я-я-дь, вот попандос! — сокрушался он и позвал кореша, который топтался внизу. — Попроси у кого-нибудь тазик с теплой водой и мочалкой, дерьмо смыть.

— Кто это тебя занавозил? — закрывая ноздри, спросил земляк, —  Ты чего, с дуба рухнул, сейчас нас с тобой отдубасят здесь, скажут, что это мы ночами гадим в подъезде!

Ибрагимович промолчал, пораженный произошедшим и не смог вымолвить ни слова.

 — Рвем когти быстрее! — засуетился земляк, еще не зная в чем, дело, но чувствуя обволакивающее подъезд зловоние.

Рустем запахнул поля шинели и застегнулся, сделав «ласточку», поднял упавшие костыли. Наверху открылась дверь и кто-то пробасил: «А-ну пошли на хер отсюда, а не то башку оторву!» Долго уговаривать не пришлось, две тени метнулись к выходу, одна из которых ковыляющая одноногим пиратом, покинули колодец уютного одесского дворика, унося с собой эту маленькую тайну. Рустем пришел из гальюна, где были умывальники с комком мокрого белья. Понюхал тельняшку и штаны, поморщился, открыл балконную дверь. В открытый проем клубами ворвался в кубрик мороз: «Я проклинаю тебя тварь!»  Крикнул он и выкинул бельё на улицу, пролетев метров пять, всё это повисло, паруя на ветвях одного из раскидистых платанов, растущих по периметру Экипажа и через  несколько минут, остекленело на морозе. Переоделся в хэбэ, с проклятьями разлегся на койке и уснул.

В конце февраля гипс сняли. Возвращался как-то Сулейманов в пять утра от очередной своей пассии. Ночь удалась. Он шел по Пушкинской со стороны жд вокзала, улыбаясь и напевая незатейливый мотив, настроение было прекрасное. Возле церкви, на Пушкинской, он разминулся с монашкой, но пройти просто так он не мог и, широко улыбаясь, спросил: «Почём опиум для народа, мамаша?» Монашка плюнула ему вслед и перекрестилась. Вдруг какой-то сверток, ударив его по голове, упал на асфальт. Машинально подняв голову, Рустем заметил, в каком окне закрылась форточка, и дернулись шторы. Он взял сверток в руки – это был импортный целлофановый пакет с рекламой джинсов «Монтана», а внутри что-то, завернутое в газету типа кирпича. Войдя в подъезд и поднявшись на второй этаж, он позвонил в двери, вычисленной им квартиры. 

— Кто там? — спросил грубый, мужской голос. 

— Извините, но из вашего окна мне на голову кинули пакет. — сказал Ибрагимович — Откройте, я его принес.

— Заходи.

Он вошел в коридор красиво по-старинному обставленной квартиры, пробежался глазами по картинам, старинным напольным часам и тяжелой мебелью, иконам и самоварам. С картины смотрел на него бородатый мужик в шлеме и ехидно ухмылялся. Всеми фибрами своей души, он почувствовал, что что-то здесь не так. Нет гармонии. На полу валялись какие-то документы, книги, одежда. 

—  Давай сюда, — выхватили у него из рук пакет и тут же вытряхнули на стол, развернули газету, все ахнули — Ну ни хрена себе!

На стол веером легли американские доллары, которые он видел первый раз в жизни. Много. Очень много. 

— Понятые, все видели? — считаем.

Появился фотограф и защелкал своим аппаратом. Пересчитали, оказалось четыре тысячи купюрами разного достоинства. В середине 80-х это было 40 тысяч рублей по спекулятивному курсу или 10 кооперативных крупногабаритных однокомнатных квартир. У мужика, стоящего посередине комнаты подкосились ноги, его усадили на стул и подсунули нашатырь. 

— Ты придурок, тебе бы на всю жизнь хватило. — прошептал он, правой рукой хватаясь за левый бок. — Дятел!

Все посмотрели на Рустема с укоризной, его поступок не понял никто. Это была квартира Абрама Карловича Раппопорта, известного антиквара и валютчика. Люди, снующие по его квартире — это сотрудники КГБ, производящие обыск. Чудом Абраму Карловичу удалось незаметно выкинуть улику. Они ничего бы не нашли, но наш добрый, честный друг им очень помог. Долго еще Рустема держали, проверяли, не соучастник ли, но пассия подтвердила, что ночь он провел у неё, сняв показания, его отпустили. Так, с его помощью, Раппопорт сменил свою квартиру на тюремный барак, а он, запрыгнул в трамвай №5 и попытался отвлечься, но перед глазами у него всё ещё была монашка, плюющая ему вслед. Зашел в Экипаж, попал в цепкие руки Колесова и оказался в наряде на камбузе.

Курсант Сулейманов не стремился освоить профессию, не уважал он ни книжки, ни конспекты и поэтому был отчислен в мае 1986 года по Горбачевскому Указу, именуемого в простонародье «Лучше меньше, да лучше» по рапорту Колесова…